(Продолжение)
– Отец – шахтер, мама – педагог, сын – контрразведчик?
– Я окончил Ворошиловградское военное училище штурманов. Служил в авиационных управлениях в Луган¬ске и Керчи, офицером в Черниговском военном училище. Там на меня обратили внимание, предложили перейти в КГБ. Окончив Новосибирские высшие курсы военной контрразведки, прошел «боевое крещение» на Олимпиаде в Москве. За участие в обеспечении ее безопасности получил благодарность от председателя КГБ Юрия Андропова. Вернулся в Черниговское училище. Затем был вертолетный полк в Александрии (Кировоградская область), только вернувшийся из Афганистана. И когда мне позвонили и спросили, готов ли я поехать в командировку на юг, я без колебаний ответил утвердительно.
– Какие это были годы?
– В самой южной точке Афганистана – Кандагаре я служил в 1985-1987 гг. Мы прикрывали границу с Пакистаном, откуда шел поток оружия. На аэродроме базировались советские и афганские самолеты и вертолеты боевой поддержки и десантирования. Задача офицеров особого отдела была предельно четкой: ни один советский военнослужащий не должен попасть в плен, сколько человек вошло в Афганистан, столько должно и вернуться, лучше, разумеется, живыми. Если сбивали самолет или вертолет, в группу эвакуации всегда входил офицер-контрразведчик. Мы эвакуировали живых, раненых и тела погибших.
– А если попадали в плен? Тому же Руцкому дважды выпало там побывать.
– В таких случаях велись переговоры с моджахедами, но этим занимались другие люди. Пленных либо выкупали, либо меняли на захваченных моджахедов.
– Часто попадали в плен летчики?
– Такое происходило редко, но вот сбивали их часто. Во¬круг каждого аэродрома было по 100-150 замаскированных огневых точек, в которых лежали душманы со стингерами (переносной зенитно-ракетный комплекс (ПЗРК). – Авт.) Накрытые брезентом и присыпанные сверху песком, они попивали через трубочку воду и ждали взлета нашего самолета или вертолета. Их задачей было поразить цель на взлете или при посадке. Песок в раскаленной пустыне сильно прогрет, и чтобы тепловая ракета сбилась с цели, самолеты набирали высоту по спирали, уходя на 4,5-5 километров резко вверх, где стингеры уже не могли их достать. Таким же образом они снижались.
Летчики у нас были хорошо подготовлены, но все равно менять их приходилось буквально через год. Психологи подсчитали, что психические и физические перегрузки на войне летчик может выдержать не больше года.
– Что входило в ваши обязанности?
– Задача любой контрразведки – обеспечение безопасности своих военнослужащих. Они, во-первых, не должны попадать в плен, а во-вторых, их следовало оградить от возможных диверсий. На базе совместного базирования это было особенно сложно обеспечить.
– Как были построены отношения с афганскими коллегами?
– С офицерами ХАДа были в самом тесном контакте, проводили совместные операции с ними и пограничниками. У меня, кстати, есть афганская медаль за охрану границы.
Выявляли случаи продажи боеприпасов со стороны военнослужащих. Мы задерживали советских, хадовцы – афганских. Как-то задержали нашего прапорщика, продавшего боеприпасы моджахедам. В свое оправдание он заявил, что предварительно сварил их, и они уже не могут принести вреда.
А моджахеды так минировали наши дороги: фугас (использовали авиабомбы в 200-300 кг) закапывался на глубину до двух метров, и он срабатывал только под весом тяжелой техники. Нам поступила информация, что некоторые афганские летчики не взводят боевой механизм сбрасываемых бомб. Душманы потом собирали их, складировали и использовали в качестве фугасов. В ответ мы стали сбрасывать бомбы с механизмом замедленного (до нескольких суток) действия. Найдя такую неразорвавшуюся бомбу, душманы привозили ее к себе на склад. Через несколько дней раздавался взрыв, уничтожавший бое¬припасы и всех, кто находился рядом.
– Каковы были бытовые условия?
– В Кандагаре зим не бывает. Летняя температура – 40-50 градусов. Снег выпал лишь один раз. Утром мы сфотографировались на его фоне, в обед были лужи, к вечеру – пыль. Поэтому полеты, как правило, производились с перерывом с 12 до 16 часов, когда на аэродроме не было движения.
А в быту… Брали верблюжью колючку, вкладывали ее в ящик, вставленный в окно, и поливали водой. Получался самодельный кондиционер. Ту же колючку заваривали вместо чая, этот напиток очень помогал. Когда я приехал в Афганистан, то имел вес до 90 кг. За первый месяц от обезвоживания организма сбросил 15 кг. Через год, приехав в Союз в отпуск, не мог напиться воды.
– Афганистан, судя по телерепортажам, очень бедная страна. Какой интерес он может представлять для сверхдержав?
– Кандагар – благословенная провинция, в которой урожай собирают два раза в год, где выращивают до ста сортов риса, где растут мандарины и самые большие в мире гранаты (ну, чуть меньше футбольного мяча). Почва вроде суглинистая, но до чего плодородна… А еще Афганистан очень богат полезными ископаемыми. Вот почему он и находится в постоянном поле зрения множества государств.
(Как-то до боли напоминает Украину. Нехорошо напоминает…)
– Из Афганистана (после короткого пребывания в Александрии) я попал служить… в Заполярье. Обслуживал штаб тыла бригады атомных подводных лодок. Оттуда и моя морская форма.
– Большего перепада невозможно и представить: с юга Афганистана – на север Союза. Или наоборот: с северной пакистанской границы – на южный берег Ледовитого океана. И как прошла акклиматизация?
– В Мурманске, как и в Кандагаре, сказывалось сильное кислородное голодание, поначалу даже на второй этаж поднимался с одышкой. Потом акклиматизировался. Уже доказано медициной, что после 20 лет жизни на севере у человека происходят физиологические изменения: меняются ушные раковины, ноздри, глаза. Ему уже сложно адаптироваться для юга.
– Квартиру получили?
– Жил с женой и двумя старшими детьми в однокомнатной квартире в семейном общежитии. Разгородили шкафом комнату на взрослую и детскую половины. Потом, после рождения близнецов, нам дали четырехкомнатную квартиру. В Заполярье нет балконов, но зато установлены тройные рамы. Дом, в котором мы жили, находился в 10 метрах от Баренцева моря, в открытую форточку влетали соленые брызги.
– Вы попали в Заполярье в переломный для страны момент.
– Да, на Северном флоте служил в 1988-1992 гг. Занимался уже привычной работой офицера особого отдела. Название «11-я бригада атомных подводных лодок» само говорит за себя. Разумеется, она представляла интерес для спецслужб возможного противника.
Контингент на базе был разношерстный: офицеры, военнослужащие срочной службы, контрактники, граждан¬ские... Сложно представить, что происходит у них в головах. Были такие, что пытались собирать секреты, правда, в силу некомпетентности они просто не понимали, что может представлять интерес. Выявляя их, мы ограничивались профилактическими мероприятиями.
Рядом работали и военно-строительные отряды, в значительной степени состоявшие из призывников из среднеазиатских и закавказских республик. В то время шел развал Союза, республики провозглашали независимость, и на национальной почве происходили стычки, солдаты требовали отправки домой, не желали служить в Советской Армии. Приходилось урегулировать и эти ситуации.
– А как вы, человек военный, воспринимали те события?
– В высшей школе КГБ нас знакомили с прогнозами на 7-15 лет. Процессы, которые происходили в Советском Союзе, уже тогда были предсказаны. И то, что кто-то не предпринял превентивных мер, уже вина не контрразведчиков, а высших государственных и партийных руководителей. В политике и экономике просто так события не развиваются, если они принимают определенный оборот, значит, за этим кто-то стоит.
– Что собой представлял Северный флот?
– Я могу судить лишь по одному его подразделению. Бригада была мощнейшей структурой с самыми передовыми атомными подводными лодками – по вооружению, по передвижению над и под водой, по скорости погружения. Советский подводный флот всегда опережал всех своих конкурентов на несколько лет.
Американцы строили авианосцы. Это взлетно-посадочная полоса колоссальных масштабов и объемов. У нас были авианесущие корабли меньшего класса. Они отличались от авианосцев тем, что на них базировались самолеты вертикального взлета и посадки. Такие суда были менее уязвимы, тогда как авианосец должны сопровождать и охранять 20-30 кораблей и подлодок.
– Как вы восприняли события августа 1991 г.?
– К тем событиям военные относились по-разному. Кто-то писал письма в поддержку ГКЧП, кто-то выступал против. Меня больше всего волновал вопрос, сможем ли мы с женой свободно ездить к нашим родителям и родственникам в Украину. А для меня лично – куда меня направят, чем завершится служба. Особенно не хотелось, чтобы события вышли из-под контроля и армию использовали против народа. Этого я в Афганистане наелся сполна. Начал спрашивать у своего руководства, как быть. Ответили: сам решай. Я принял решение служить в украинской армии, о чем и доложил своему руководству. Связался с Киевом, написал заявление, подписал текст военной присяги, отправил и стал ждать ответа. Так прошло… полтора года. Наконец получил разрешение из Украины. Приехал сюда, был принят на службу в СБУ. Однако при этом мне никак не давали украинского гражданства. Маразм присутствовал: сначала, приняв украинскую присягу, я продолжал полтора года работать в российской Федеральной Службе Безопасности. Затем, не являясь украинским гражданином, еще полтора года служил офицером Службы Безопасности Украины. Впрочем, с помощью командования, все, наконец, разрешилось.
– Ну, такое было возможно лишь в начале непредсказуемых 90-х годов!
– Вернулся в Александрию (под Кировоград), в бригаду национальной гвардии, служил в ней с 1992 по 1995 г. Нацгвардия предназначена для поддержки пограничных войск, охраны иностранных посольств и подчинена лично Президенту Украины. Александрия расположена в самом центре Украины, из нее авиацией можно перебросить подразделения нацгвардии в любую точку страны в считанные часы. Это стратегиче¬ский для Украины объект.
– Чем занимались?
– Контрразведкой. Государственные и военные тайны имеются и в Украине. В период общего развала было удобнее всего добывать секреты… Доводилось слышать: это же секреты не наши, а эсэсэсэровские. Потому приходилось держать ухо востро. Боролись и с «прихватизацией» имущества, охватившей тогда не только промышленность, но и армию. Прошли через многое, пока не навели порядок.
– Вы считаете, что в современной украинской армии наведен порядок?
– Наведен. Мой сын сейчас служит в Александрии, я созваниваюсь с командованием бригады, и поэтому знаю обстановку. Служить можно и нужно.
– Какой для вас самый большой праздник: 23 февраля, 6 декабря (День украинской армии), День вывода войск из Афганистана?
– Для меня есть еще 19 и 20 декабря – дни образования особых отделов в армии и ВЧК-КГБ, есть 21 марта – день образования СБУ. А еще – дни Военно-Воздушных и Военно-Морских Сил двух стран… Да если все отмечать, здоровья не хватит.
– Вам армия, флот снятся?
– Года два снился Афганистан… Я даже ложился спать отдельно от жены, чтобы не будить ее криками.
– После российско-грузинской войны 2008 г. всерьез стал вопрос о возможности военного конфликта между Россией и Украиной – хотя бы в 2017 г., когда придет срок вывода Черноморского флота. Ваша точка зрения на эту проблему.
– 18 декабря мне позвонили знакомые из особого отдела Черноморского флота: «Олег, до свидания. Вашим правительством принято решение об отправке всех наших флотских контрразведчиков на территорию России». И вот 20 человек с семьями уехали в Новороссийск. Получается, что секреты россий¬ского флота будет теперь охранять украинская контрразведка. Это парадокс, но на сегодняшний день он существует.
– Чем занялись после выхода в отставку?
– Был начальником службы безопасности одного из банков, затем стал директором подразделения этого банка, организовывал его новые отделения. Пять лет назад поступило предложение возглавить Никопольский филиал фирмы «Агро-Союз», занимающейся поставками сельхозтехники. С тех пор живу и работаю в Никополе.
