Во время поиска документов о прошлом нашего любимого города на глаза Павлу Фирсову попались детские воспоминания известного политического деятеля Иосифа Владимировича Гессена. Они позволяют нам заглянуть на полтора века назад, в те славные времена, когда Никополь был небольшим провинциальным местечком, пыльные улочки которого были отданы в полное распоряжение свиней, по чистой воде Днепра плавали красавцы-пароходы, а гостей до отвала кормили удивительно вкусной едой.
Автор с большой теплотой рассказывает о поездке на летние каникулы из родной Одессы в село Малософиевку, что в 75 км от Никополя. Его рассказ полон впечатлениями: это и плавание по Чёрному морю на пароходе «Тотлебен», где он воображает себя настоящим морским волком, и пересадка на речной пароход в Херсоне, и чудесный отдых у родственников в Никополе, и путешествие по бескрайней степи среди курганов и шелестящих под ветром нив.
Итак, предоставляем слово Иосифу Гессену:
«…Накануне отъезда нам приказывают рано лечь в постель, потому что вставать нужно в 6 утра, но мы с братом уславливаемся не спать и, преодолевая усталость от волнений и беготни, долго шёпотом обсуждаем, какой эффект произведёт наш фейерверк, пока не засыпаем мертвым сном, и утром сразу не можем понять, зачем нас расталкивают. Отец везёт нас на пристань и вот он — красавец «Тотлебен», так важно пыхтящий небольшими клубами дыма и как будто принарядившийся, как будто нас только и поджидающий. Погода чудесная, но за волнорезом порядочная зыбь, брата сразу укачивает, а я тем больше горжусь, что морская болезнь меня не берёт, стою на носу, воображаю себя настоящим морским волком и радуюсь солёным брызгам, обдающим меня. Часов в пять дня мы в Херсоне, ах, каком ненавистном Херсоне: здесь приходится, пересев на речной пароход, ждать до полуночи, слушая однообразные выкрики грузчиков: вира-майна! Но под эти мерные восклицания и лязг цепей, на которых опускают в трюм грузы, отлично спится в каюте и, когда утром просыпаемся, то уж давно ползем медленно вверх по Днепру.
После долгих остановок на многочисленных пристанях мы, опять около 5 часов дня, покидаем пароход в Никополе. В те времена это было благословенное местечко, с пыльными или непролазно грязными улицами, состоявшими в полном распоряжении свиней с поросятами и всякой домашней птицы. Дома больше похожи на деревенские избы, за исключением двух двухэтажных каменных домов, из коих один принадлежал местному представителю рода Гессенов, кузену отца. Эго был крупный, жирный добродушный человек — два сына его впоследствии стали видными промышленниками в Петербурге и назывались в семье «богатые Гессены». Жена его была еще жизнерадостнее моей матери (они были двоюродными сестрами) и радушнейшая хлебосолка. Нас встречали чрезвычайно приветливо, засыпали вопросами, как поживают родители, как мы выдержали экзамен, а нам прежде всего хотелось узнать, присланы ли лошади за нами (ну, конечно, присланы, иначе нас сразу предупредили бы) и перекинуться хоть несколькими словами с кучером. Но не тут-то было. Надо было садиться за стол, буквально заставленный всякой снедью: рыбный холодец, индейка, гусиные шкварки, «кныши», которые тётка пекла с исключительным мастерством, вареники с вишнями, густейшая сметана, не говоря об яйцах, зеленых огурцах, луке, редиске и редьке и к этому отличный хлебный квас. Всего нужно было отведать. Отказ парировался подробной мотивировкой, почему данному блюду следует оказать внимание, в особенности тем, которые приготовлены самой хозяйкой. Лишь после ужина удавалось выскочить во двор, насладиться видом знакомых лошадей и коляски, жадно расспросить кучера о наиболее интересующих нас предметах, и тут мы уже ощущали непосредственную близость ожидающего нас рая.
Ранним утром, по холодку, переночевав в жарких постелях и снабжённые провизией примерно на неделю, мы покидали гостеприимный дом и отдавались переполняющему душу восторгу поездки на долгих, так гениально изображенной в «Детстве и Отрочестве». И сейчас я раскрыл эти неувядаемые страницы, чтобы пережить настроение, владевшее нами, когда душа как бы сливалась и растворялась в окружающей природе. Мы ехали ровной степью с редкими курганами, неглубокими балками и ставками с греблями, мерно бежали лошади среди волнующихся, ароматных, ласково шепчущих нив, и эта ширь, эта бескрайность так привычна и дорога была нам, родившимся у моря и сжившимся с ним. Но там — бесконечный горизонт как бы вызывал на бой, на соревнование с ветром и бурей. Здесь же он нежно звал и манил таинственными обещаниями. Лучше всего была ночь, которая сразу падала на землю, и дневная тишина, столь пленительная после городской неуемной сутолоки, переходила в торжественный благостный покой, и даже отдалённый лай собак, при приближении к деревне, не нарушал этой благостности, а лишь пробуждал от сладкого забытья и говорил: слушай, внимательно слушай! И я слушал эту многоговорящую тишину, широко раскрыв глаза навстречу бархатной ночи, и в ушах действительно звучала тихая песнь и верилось, что «звезда с звездою говорит». Не рискну настаивать, что так это именно и было, напрасно силюсь вспомнить, что я слушал тогда. Быть может, всё это задним числом подсказываю теперь тому беззаботному, страстно влюблённому в жизнь мальчику, но определенно знаю, что «звук этой песни в душе молодой остался без слов, но живой», и так на всю жизнь запомнились эти часы и так они и дороги мне, потому что тогда был неповторимый момент беспримесной чистоты и непорочности души.
Однажды — это было, должно быть в 1880 г., к нам с братом неожиданно присоединились в Одессе три троюродные кузена с тёткой. Оставаться такой большой компании на ночь в Никополе было неловко, и я предложил кучеру немедленно закладывать лошадей. Недовольный уже тем, что вместо двух ожидаемых пассажиров явилось шесть — мудрено-таки было разместить их в экипаже, — он стал спорить, но вдруг догадался, в чём дело, и сказал: «Понимаю, паныч. Вы тут заночевать не хотите. Гарно! Нам, значит, доихать только до первой корчмы, тамичка и заночуем». Я похвалил его за догадливость и, отъехав пятнадцать верст, мы остановились на ночь в корчме, носившей странное название. Нам отвели единственную чистую комнату, в ней стоял диван, на котором улеглась тётка, а нам на земляном полу постлали свежего сена. Но мы и не собирались спать, а занялись репетицией «Женитьбы», которую собирались сюрпризом разыграть в торжественный день 20 июня. Около сорока лет спустя, застрявши, в начале 1918 г., в Финляндии, в Сортавала, я стал излагать свое прошлое и, остановившись на приведённом эпизоде, никак не мог вспомнить название корчмы. Как раз в этот момент получены были из Швеции немецкие газеты, которые мы уже несколько месяцев не видели. И первое известие, бросившееся в глаза, — было, что немецкие войска заняли Чертомлык и подходят к Никополю. Что это? Забавный сон или фантастическая явь? Чертомлык — это и было название той затерянной в степях корчмы, куда, казалось бы, три года скачи не доскачешь. В те минувшие годы, которые я силился воскресить, самая смелая фантазия не могла бы сочинить такого известия, хотя бы в виде первоапрельской шутки, и даже дальновидный гоголевский почтмейстер не отважился бы «загнуть» такую догадку. И вот теперь тяжелая пята врага ступает по богоспасаемому гоголевскому краю и грохот колёс артиллерии разрушает очарование вековой тишины. Представлялось, что сама земля содрогается, и тут впервые я не то что понял, а ощутил, что прошлое ушло безвозвратно».
Источник: http://nikopol-art.com.ua/
